Интернет-Сервер по Интегральной Йоге
Мать, "Адженда", Том II, 1961, фрагменты

5 августа 1961

AGENDA, v.2, p.304-311 ...

Есть ли разница между сном и смертью или же это одно и то же?

Сон и смерть? О, нет!

Это не одно и то же.

Нет... ты думаешь о Будде? (А, я подумала об этом два-три дня назад; эти мысли внезапно ко мне пришли, и я еще удивлялась, почему!). Я вспоминаю, что перед тем, как покинуть свой дом, Буд- да прошел по комнатам дворца и увидел спящими свою жену и своих родителей, и ему показалось, что они мертвы. Вот откуда взялся этот слух, что сон подобен смерти.

Но разве сон не похож на смерть?... Когда спишь, то не нахо- дишься в своем теле: все кончается, как и при смерти, не так ли?

О, нет! Совсем не так. Каталептическое состояние транса по- добно смерти, да, но за тем исключением, что остается ниточка связи -- только эта ниточка остается, а все остальное ушло. В действительности, тело становится каталептическим, только когда полностью выходишь; иначе остается то, что наиболее материально в витальном.

Я имел в виду, разве те места, в которые ходишь во сне, не те же самые, куда уходишь после смерти?

Нет, нет, нет. Большую часть времени сна, за редким исключе- нием, находишься в контакте со всем тем, что поднимается из под- сознательного: мозговое подсознательное, эмоциональное подсозна- тельное, материальное подсознательное; вот что дает пищу для де- вяноста девяти процентов снов людей. Иногда -- обычно -- разум уходит путешествовать, но в девяноста девяти с половиной процен- тов времени люди не помнят ничего, когда возвращаются, потому что связь не установлена должным образом.

Цель сна состоит в том, чтобы снова восстановить контакт с сознанием Сатчитананды. Но я не думаю, что хотя бы один человек из ста делает это! Они входят в несознание гораздо чаще, чем в Сатчитананду.

И все же нет двух одинаковых снов, мой дорогой! И то же са- мое относится к смерти, нет двух одинаковых смертей. Но сон и смерть различны, потому что... это различные СОСТОЯНИЯ. Пока вы имеете тело, вы не находитесь в том же самом состоянии, когда вы "мертвы". В течение семи дней после медицинского заключения о ва- шей "смерти" вы все еще находитесь в промежуточном состоянии; но настоящее состояние самой смерти совершенно другое, ПОТОМУ ЧТО нет больше этой физической базы

. ...

Нет, сон нечто иное. Да, нечто иное. Это скорее похоже на погружение в Несознание -- как вторжение тамаса.

Мы, конечно же, знаем, что Божественное Сознание присутству- ет в глубинах Несознательного; но даже и так, сон кажется прова- лом, и есть люди, которые почти полностью проваливаются назад, в Несознательное, и выходят изо сна гораздо более тупыми, чем были до сна. Но по некоторой причине, вероятно, из-за необходимости Работы, я никогда не имела полностью несознательного сна.

Бывали другие вещи (смеясь): даже когда я была ребенком, то могла внезапно, прямо по середине действия или фразы или всего, чего угодно, войти в транс -- и никто не знал, что это было! Они все могли думать, что я засыпала! Но я оставалась сознательной, с поднятыми руками или в середине слова -- и пуф! Никаких признаков (Мать смеется). Никаких внешних знаков, но внутренне это было со- вершенно интенсивное, интересное переживание. Это случалось со мной даже тогда, когда я была совсем ребенком.

Припоминаю, что однажды (должно быть, мне тогда было десять или двенадцать лет) в доме моих родителей был дан званный обед для дюжины людей, и все одели свои лучшие воскресные наряды -- все были знакомы друг с другом, но все же это был "званный обед", и поэтому принято соблюдать определенный этикет; короче говоря, каждый должен был вести себя надлежащим образом. Я сидела в конце стола рядом с кузеном, который впоследствии стал директором Лувра (он имел артистический талант, это был достаточно способный моло- дой человек). Там мы и сидели, и я помню, что стала наблюдать что-то довольно интересное в его атмосфере (хотя я и имела спо- собности, но ничего не знала об оккультных вещах; если кто-то го- ворил мне об "ауре" и тому подобном... я не знала ничего). Я наб- людала за некоторым ощущением, которое я чувствовала в его атмос- фере, и затем внезапно застыла с вилкой во рту! Какой нагоняй я получила! Мне выговорили, что если я не знаю, как вести себя, то мне вообще не следует садиться за стол. (Мать раскатисто смеется).

В этот период я выходила из тела каждую ночь и делала рабо- ту, о которой я говорила в "Молитвах и Медитациях". Каждую ночь, в один и тот же час, когда весь дом затихал, я выходила из тела и имела всевозможные переживания. И так мое тело постепенно стано- вилось "лунатиком" (то есть сознание формы становилось все более сознательным, тогда как связь оставалась очень прочно установлен- ной). У меня вошло в привычку подниматься с кровати -- но не как обычные лунатики: я вставала, открывала ящик стола, брода листок бумаги и писала... поэмы. Да, поэмы -- я, когда во мне ничего не было от поэта! Я бегло писала, затем сознательно все убирала на- зад, в ящик, тщательно все запирала, и шла в кровать. Однажды по какой-то причине я забыла запереть ящик. Вошла моя мать (во Фран- ции окна задергиваются тяжелыми шторами, и по утрам моя мать за- ходила и резко раздергивала шторы, заставляя меня проснуться, брр! безо всякого предупреждения; но я всегда подготавливалась к пробуждению -- иначе это было бы очень неприятно!). Как бы там ни было, вошла моя мать, позвала меня с непреклонным авторитетом и затем увидела, что ящик стола открыт, а на столе лежит листок бу- маги: "Что это?!". Она схватила листок. "Чем это ты занимаешь- ся?". Не знаю, что я ответила, но она позвала доктора: "Моя дочь стала лунатиком! Вы должны прописать ей лекарство."

Это было нелегко.

Помню, однажды... Она довольно часто меня отчитывала (но это был очень хороший, очень хороший урок), она отчитывала меня очень, очень часто -- за вещи, которые я даже не делала! Однажды она обрушилась на меня за нечто, что я сделала, но она не поняла, что к чему (я сделала это с наилучшими намерениями); я что-то ко- му-то дала без разрешения, и она так меня отчитала, как если бы это было преступлением! Сначала я напряглась и сказала: "Я не де- лала этого". Она стала говорить, что я лгу. Тогда же, все разом, я молча взглянула на нее и почувствовала... я почувствовала всю человеческую убогость и всю человеческую ложь, и безмолвно стали течь слезы. "Вот! Теперь ты ревешь!", -- отреагировала она. И тогда я почувствовала, что сыта этим по горло. "О, я плачу не о себе", -- сказала я, -- "я оплакиваю мировую убогость".

"Ты сходишь с ума", -- она в самом деле считала, что я схожу с ума.

Это было довольно забавно.

Это странно... я говорю "странно", потому что именно благо- даря ей я приняла рождение в этом теле, что так было выбрано. Когда она была молоденькой, то имела великое стремление. Она была ровно на двадцать лет старше меня; ей было двадцать, когда я ро- дилась, и я была третьим ее ребенком. Первым был мальчик, умерший в Турции в двухмесячном возрасте, я думаю -- они сделали ему при- вивку против оспы и тем самым заразили его, (смеясь) бог знает, что это означает! Он умер в конвульсиях. Следующим был мой брат, родившийся в Египте, в Александрии, и затем я, рожденная в Пари- же, когда ей было двадцать лет. В то время (особенно после смерти первого ребенка) у нее было необычайно ВЕЛИКОЕ стремление: ее де- ти должны быть "лучшими в мире". Это не было амбицией; я не знаю, что это было. И какую волю она имела! Моя мать имела несгибаемую волю, как железный прут, крайне неподверженную любым внешним вли- яниям. Если уж она приняла решение, это было железно; даже если бы кто-нибудь умирал перед ее глазами, она не повела бы бровью! И она решила: "Мои дети будут самыми лучшими в мире!".

Одна вещь, которую она действительно имела, это ощущение прогресса; она чувствовала, что мир движется вперед и что мы должны быть лучше того, что было до нас -- и этого достаточно.

Это странно, но этого было достаточно. Я тебе рассказывала, что случилось с моим братом? Нет?... Мой брат был ужасно серьезным мальчиком, и страшно усердным -- о, это было ужасно! Но у него также был очень сильный характер, сильная воля, и в нем было нечто интересное. Когда он готовился к поступлению в Политехнический Институт, я штудировала вместе с ним -- это интересовало меня. Мы были очень близки (он был старше меня всего лишь на восемнадцать месяцев). Он был очень горячий в поступках, но имел необычайную силу характера. Три раза он чуть было ни убил меня (*), но когда моя мать сказала ему: "в следую-

________________________

(*) Как-то Мать подробнее рассказала Суджате об этих трех случаях: "Однажды мы играли в крикет, и то ли потому что он про- игрывал, то ли почему-то еще, он пришел в ярость и сильно ударил щий раз ты ее убьешь", он поклялся, что этого больше не повторит- ся -- и сдержал свое слово. Но я хотела тебе только рассказать, что однажды, когда ему было восемнадцать, как раз перед экзамена- ми в Политех, когда он переходил мост через Сену, внезапно посе- редине моста... он почувствовал, что нечто нисходит в него с та- кой силой, что он стал недвижим, окаменел; затем, хотя он не слы- шал в точности голос, но очень ясное сообщение пришло к нему: "если ты хочешь, то можешь стать богом" -- так это транслирова- лось в его сознании. Он рассказал мне, что это полностью им зав- ладело, он застыл -- грандиозная и чрезвычайно светлая мощь: "ес- ли хочешь, ты можешь стать богом". Затем, в разгар самого пережи- вания, он ответил: "нет, я хочу служить человечеству. И пережива- ние ушло. Конечно, он ничего не сказал матери, но с ним мы были достаточно близки, так что мне он рассказал об этом. Я ответила: "ну (смеясь) и дурак же ты!".

Такая вот история.

В тот момент он мог бы иметь духовную реализацию: он имел подходящий материал.

Три года спустя я имела то переживание -- я рассказывала те- бе об этом -- Света, пронизывающего меня; я физически видела, как он вошел в меня. Очевидно, это было нисхождение Существа -- не прошлая инкарнация, а Существо с другого плана. Оно было золотого цвета -- инкарнация божественного сознания. Что доказывает, что моя мать преуспела с обоими детьми.

Но она...

Она падала на колени перед моим братом. Моя мать считала все религиозные чувства слабостью и предрассудком и абсолютно отрица- ла невидимое. "Все это болезнь мозга", -- говорила она! Но с тем же успехом она могла сказать: "О, мой Матео -- это мой Бог, он мой Бог". Черт знает почему, но в Александрии они дали ему италь- янское имя Матео! И она действительно относилась к нему, как к богу. Она оставила его только после женитьбы, когда фактически

_________________________

меня молотком; к счастью, я увернулась и отделалась легким уши- бом. Другой раз мы сидели в комнате, и он запустил в меня большое кресло -- я как раз вовремя поднырнула, и кресло проскочило над моей головой. В третий раз, когда мы спускались из экипажа, он толкнул меня под колеса; к счастью, лошади не тронулись".

уже не могла следовать везде за ним.

Но что интересно, к примеру, когда ее отец умер, она знала об этом; она видела его. Она думала что это был сон, игра вообра- жения -- "глупый сон". Но он пришел к ней, чтобы сказать, что он умер, и она видела его. "Это несуразица", -- сказала она, -- "это сон". (Мать смеется).

Когда умерла моя бабушка... моя бабушка имела оккультные чувства. она поймала собственную фортуну (порядочную фортуну) и имела пятерых детей, каждый из которых был экстравагантнее друго- го. Во всем семействе она лишь меня считала чувствительной лич- ностью и делилась со мной своими секретами. "Ты видишь", -- гово- рила она мне, -- "эти люди собираются просадить все мои деньги!". У нее был шестидесятилетний сын (она вышла замуж в Египте в воз- расте пятнадцати лет, и этот сын появился у нее, когда она была совсем молоденькой). "Ты видишь этого мальчика, он меня не слуша- ется и ходит к этим несносным людям! Там он играет в карты и про- саживает все мои деньги!". Я видела этого "мальчика", я была в доме, когда он пришел к ней и очень вежливо сказал: "До свидания, мамочка, я иду в такой-то дом". "Ах, пожалуйста, не трать все мои деньги и возьми плащ -- по ночам стало холодно". Шестьдесят лет! Это было комично... Но, возвращаясь к моей истории, после того, как моя бабушка умерла (я очень о ней заботилась), она пришла к моей матери (моя мать была с ней, когда она умерла); они забаль- замировали ее -- моей бабушке взбрело в голову, что она хочет, чтобы ее кремировали после смерти, и поскольку бабушка умерла в Ницце, они должны были забальзамировать ее, чтобы затем кремиро- вать в Париже). Я была в Париже. Моя мать прибыла с телом и ска- зала мне: "Только вообрази, я постоянно вижу ее! И, более того, она дает мне советы! `Не трать деньги' - говорит она мне". "Да, все правильно, нужно быть экономными", -- ответила я. "Но взгляни сюда, она же мертва! Мертва! Как же она может разговаривать со мной?! Она мертва, говорю я тебе, мертва, как мертвее не быва- ет!". Я спросила ее: "А что значит умереть?".

Все это было очень забавно.

Было и другое основание... Мой отец был сказочно здоров и силен -- хорошо-сбалансирован. Он не был очень высоким, но был коренастым. Он учился в Австрии (в то время французский язык был хорошо распространен в Австрии, но он знал и немецкий, английс- кий, итальянский, турецкий...), и там он научился править лошадью необычным образом: он был настолько силен, что мог прижать лошадь к земле, просто сдавливая свои колени. Он мог разнести что угодно ударом своего кулака, даже те большие серебряные пятифранковые монеты, которые имели хождение в то время -- один удар, и монета разлетелась на две половинки. Как ни странно, он выглядел русс- ким. Не знаю, почему. Его звали Барин [Barine]. Что за равновесие -- необычайная физическая устойчивость! И этот человек не только знал множество языков, но я никогда не видела подобного арифмети- ческого мозга. Никогда. Он жонглировал вычислениями -- ни малей- шего усилия -- вычислениями с сотнями цифр! И, в довершении все- го, он любил птиц. У него была своя комната (потому что моя мать никогда не могла долго переносить его), у него была своя отдель- ная комната, и в ней он держал большую клетку... полную канареек! Он мог закрыть окна и выпустить на волю всех канареек...

А какие истории он мог рассказывать! Думаю, что он прочитал все доступные ему романы, все истории, которые он только мог най- ти -- невероятные приключенческие истории, ведь он любил приклю- чения. Когда мы были малышами, он разрешал нам входит в его ком- нату рано утром и, сидя на кровати, он рассказывал нам истории из книг, которые он прочитал -- но он рассказывал их так, как будто это были бы его собственные истории, как если бы у него были приключения с разбойниками, с дикими животными... Каждую историю он рассказывал как свою собственную. Мы неимоверно этим наслажда- лись!

Но однажды мой брат не послушался его (Матео, должно быть, было десять или одиннадцать лет, а мне -- девять или десять), я вошла в столовую и увидела, что мой отец сидит на софе и держит между колен моего брата; он стянул с него трусы и шлепал его, не знаю уж за что. Это не была серьезная порка, но все же... Я вош- ла, вытянулась в полный рост и сказала: "Папа, если это когда-ни- будь еще повторится, я уйду из дома!". И с таким авторитетом, мой дорогой! Он перестал пороть, и никогда больше этого не делал.

Очень забавная история!

Как бы там ни было, думаю, что на сегодня достаточно. Как я разболталась! Ты всегда вынуждаешь меня болтать!